| Главная » Статьи » Избранные публикации |
Безумная любовь к безумию
 Душевные болезни привлекают к себе внимание не только тех, кто занимается ими по долгу службы. Они давно вросли в культурный контекст, стали излюбленным объектом изображения в искусстве. Интерес к этому феномену весьма велик в наши дни. Очередное подтверждение этому – только что вышедший в свет «Словарь безумия» Вадима Руднева (одного из постоянных авторов «Популярной психологии»). Чем же безумие нас так привлекает? Странный вопрос. Казалось бы, нет почти ничего более страшного в жизни, чем, как говорится, сойти с ума. Душевная болезнь – это почти всегда невыносимое мучение, часто сломанная, или, по меньшей мере, тяжело осложненная жизнь. Для большинства так называемых «здоровых», душевнобольной – человек, который «неправильно» мыслит или рассуждает, «неправильно» себя ведет. На самом деле, все гораздо более сложно и драматично. «Кривая» логика, неадекватное поведение – не более чем поверхностные феномены, на глубине же – тяжелые эмоциональные расстройства. Это страх, ощущение угрозы собственной жизни, крушения мира. Бред, бредовое поведение – не более чем попытки справиться с этими первичными, крайне тягостными переживаниями. Те, кто по роду своей работы имеет дело с душевнобольными, постоянно соприкасаются с тяжелой атмосферой жизненных катастроф и сломанных судеб. Почему же довольно часто в разных речевых ситуациях мы встречаем слова, обозначающие безумие как нечто привлекательное? Мы говорим: «это безумно красиво», «он безумно влюблен», «с ума сойти, как это здорово», «это был сумасшедший поступок», «он(а) сводит меня с ума», «гениально до безумия». Слова, связанные с темой безумия, означают здесь высшую степень восхищения. Ничего тягостного, ничего такого, что напоминало бы о крайне непривлекательной реальности душевных болезней, психиатрических клиник, психотропных препаратов и прочего. В современной англоязычной поп-культуре слово «crazy» (безумный) встречается чаще всего в эротическом, любовном контексте (можно вспомнить известный хит группы «Aerosmith» с аналогичным названием). Во многих стриптиз-барах клиентам, среди прочего, предлагают так называемое «крейзи-меню», причем вовсе без намерения превратить посетителя в душевнобольного. Речь идет всего лишь о расширенном ассортименте «танцевальных» услуг, который, по идее хозяев, должен довести потребителя до состояния высшего – опять-таки «безумного» – блаженства. «Безумие» здесь выступает как некая мера силы чувств или эротических переживаний. Оставаясь «нормальными», расчетливыми, мы не можем отдаться полноте переживаний, обрести эмоциональную раскрепощенность. Безумие здесь выступает, как метафора, и, разумеется, связь «безумия» и «удовольствия» возможна только в метафорическом ключе. Два разных безумия в ссоре друг с другом Чтобы разобраться в этом противоречии («безумие» как беда и «безумие» как радость), мы должны понять, что речь идет о двух разных феноменах. Есть, как уже сказано, реальность душевной болезни. Эта реальность описывается языком соответствующей науки – психиатрии и языком соответствующей социальной практики – практики изоляции и терапии. Здесь господствует терминология, выработанная профессиональным сообществом. О болезни говорят, что это, например, «рекуррентная шизофрения с преобладанием онейроидно-кататонических расстройств» – на языке предпоследней классификации душевных болезней. На этой классификации выросло старшее поколение отечественных психиатров. Или речь может идти, к примеру, о «пассивно-агрессивном расстройстве личности», если пользоваться языком последней классификации, весьма нелюбимой отечественными психиатрами (почему – отдельная история). Но душевные болезни слишком глубоко встроены в разные формы жизни и, как следствие этого, давно стали предметом разных культурных практик – сакральных, религиозных, художественных. Иначе говоря, тема безумия вросла в различные сферы культуры и там приобрела совершенно особый характер, отличный от того феномена, которым занимаются психиатры. Именно здесь, в культурном контексте, душевная болезнь обрела свои «позитивные» свойства, о которых говорилось выше. Итак, существует два типа безумия, первый – являющийся предметом научных и терапевтических практик и второй – феномен сферы культурных практик. И между ними, как мы увидим, совсем немного общего. Между этими двумя ипостасями есть своего рода конкуренция, бывают даже серьезные конфликты. Одно из лучших описаний этого конфликта принадлежит Александру Пушкину. Давайте вспомним это стихотворение, ибо лучшей иллюстрации к нашей теме не найти: Не дай мне Бог сойти с ума. Нет, легче посох и сума; Нет, легче труд и глад. Не то, чтоб разумом моим Я дорожил; не то, чтоб с ним Расстаться был не рад: Когда б оставили меня На воле, как бы резво я Пустился в темный лес! Я пел бы в пламенном бреду, Я забывался бы в чаду Нестройных, чудных грез. И я б заслушивался волн, И я глядел бы, счастья полн, В пустые небеса; И силен, волен был бы я, Как вихорь, роющий поля, Ломающий леса. Да вот беда: сойди с ума, И страшен будешь как чума, Как раз тебя запрут, Посадят на цепь дурака И сквозь решетку как зверка Дразнить тебя придут. А ночью слышать буду я Не голос яркий соловья, Не шум глухой дубров — А крик товарищей моих, Да брань смотрителей ночных, Да визг, да звон оков. Сумасшествие, как таковое, представляется лирическому герою стихотворения чем-то вроде первобытного рая. Вольное дитя природы, он чувствовал бы себя совершенно счастливым, если бы не страх заточения. Романтическое представление о безумии конфликтует с представлением о психиатрической реальности. Испокон веков изоляция – главный элемент этой реальности, главная составная часть политики общества по отношению к душевнобольным. Изоляция – основной «пугающий элемент» этой политики. Где же любят безумие и за что? Есть контексты или пространства, где душевная болезнь окружается особенным вниманием, пониманием, ставится даже в привилегированное положение. Блаженный и пророчествующий Первое пространство – сакрально-культовое. Уподобление безумия религиозно-экстатическим состояниям весьма распространено в культуре. Элементы сходства здесь весьма очевидны: и душевная болезнь, и религиозный экстаз выступают как противоположность обыденной рациональной повседневности, регламентированному режиму производства и досуга, скажем так, «миру принципа реальности». И безумие, и религиозный экстаз как бы уводят человека в нереальный мир. Они дают ощущение далекое от переживания обыденности, приводят к формированию новых смыслов. Присвоение религией измененных состояний сознания, в том числе и психопатологической природы, смотрится, как нечто вполне естественное. Это присвоение, в частности, осуществлялось в рамках института юродивых, существовавшем в православной культуре Византии и России (этому посвящены, в частности, исследования московского филолога С. А. Иванова). Юродивый имел особый статус в обществе. Он был предметом почитания с элементами страха перед ним. На юродивого смотрели как на имеющего возможность непосредственного общения с Богом. В то время как для заурядного человека это общение осуществлялось только в рамках особых практик, требовавших безгрешного поведения, аскезы и мобилизации духовных сил. «Близость к Божественному» связывалась также с верой в наличие у юродивого особых способностей, ясновидчески-пророческого толка. Что особенно интересно, юродивому дозволялось многое из того, что строго возбранялось обычному обывателю, в том числе и абсолютно непристойное поведение. Одно из древнерусских обозначений юродивого – «похаб», откуда и пошло современное «похабный». При Петре Первом институт юродивых в России был разрушен, многие юродивые арестовывались и ссылались по монастырям. Однако и позднее такие люди встречались в России. Один из них выведен в романе Достоевского «Бесы» как «Семен Яковлевич, наш блаженный и пророчествующий». К нему отправляются за откровением герои романа и в его бессвязных речах пытаются отыскать глубокий смысл. Прототипом этого персонажа был знаменитый московский юродивый Иван Яковлевич Корейша (1780-1861), к которому стремилось множество паломников за пророчеством и исцелением. Он был похоронен неподалеку от своего дома в Сокольниках, причем его могила оставалась местом паломничества и после его смерти. По одной из исторических версий, благодаря именно его деятельности обязана своим существованием 3-я московская психиатрическая больница (находящаяся рядом со знаменитой тюрьмой на улице Матросская тишина, причем окна тюрьмы выходят во двор больницы). Тех «клиентов», которых Корейша не в состоянии был излечить, сердобольные родственники оставляли в клинике, открытой по соседству специально для этого. Итак, в сакральном контексте безумие обретало некие привилегированные черты. Душевнобольной становился фигурой, наделенной особыми свойствами и обладающей особыми же правами. Однако через какое-то время получение привилегированного статуса благодаря душевной болезни стало возможным совсем в другом контексте. От юродивого к поэту В 1864 году в свет вышла книга итальянского психиатра Чезаре Ломброзо «Гениальность и помешательство» (другой перевод названия «Гений и безумие»). В ней приводилось множество фактов наличия душевных болезней у разного рода выдающихся личностей в истории науки, искусства, политики. Получалось так, что множество великих художников, поэтов, ученых, полководцев, композиторов, религиозных деятелей обнаруживали несомненные признаки душевных болезней. Это время в психиатрической науке – эпоха господства теории вырождения. Ломброзо был одним из тех, кто разделял эту теорию и полагал, что «гениальные безумцы» есть не что иное, как «высшие дегенераты» (degeneres superieures). Он полагал, что и безумие, и творческая одаренность есть проявление скрытой эпилепсии. Хотя для современной психиатрической мысли такие взгляды имеют разве что историческое значение, тогда, в конце ХIХ века, они произвели подлинный фурор. После этой книги, можно сказать, разверзлись грозовые тучи, и на голову читателя хлынул поток литературы в этом духе. Особенно преуспел немецкий психиатр и невропатолог Пауль Мёбиус. От общих обзоров он перешел к жанру «психиатрической биографии» (назвал он этот жанр «патография», именно ему мы обязаны этим термином). Прекрасный стилист, он оставил после себя целый ряд книг в этом жанре, в частности, патографии Роберта Шумана, Жана-Жака Руссо, Артура Шопенгауэра. Высказывался Мёбиус и по другим вопросам, например, его перу принадлежит работа «О физиологическом слабоумии женщины». В ней, как ясно из названия, он утверждает, что «слабоумие» для женщины есть нормальное состояние. Надо ли говорить, что автор этих строк (равно как и редакция журнала) категорически не разделяет это мнение. Итак, безумие, покинув юродивого, вселяется в поэта, художника, ученого, чтобы тот в состоянии безумного озарения одаривал человечество плодами своего гения. Безумие прирастает искусством Однако следовало бы иметь ввиду и расширенное понимание патографии. По нашему убеждению, патографией следует считать любое усмотрение, описание и анализ психопатологических феноменов за пределами психиатрической и психотерапевтической деятельности. «За пределами» – то есть в таких областях, как культура, искусство, наука, религия, история, общественная жизнь. Объем патографического действия может быть разным. Можно написать развернутую психиатрическую биографию в духе Мебиуса, а можно походя давать психиатрическую оценку бытового поведения, объектов искусства и политических явлений. Первое время патографическими исследованиями занимались психиатры и невропатологи. Развитие этого направления шло двумя путями: количественного накопления материала и уточнения диагностики. Особое значение имело здесь создание учения о пограничных формах психических расстройств (тогда это называлось психопатиями, по последней классификации – расстройствами личности). Это учение возникло в начале ХХ века благодаря трудам немецких психиатров, в первую очередь Эмиля Крепелина и Курта Шнайдера. Если раньше в поле зрения психиатров попадали явные психотики, то теперь любое подозрение на своеобразие характера могло стать поводом для психиатрических рассуждений и диагностики. Большое значение сыграла также деятельность Эрнста Кречмера, автора знаменитой книги «Строение тела и характер», одна из глав которой называлась «Гениальные люди» и была впоследствии переработана в отдельную монографию. Предметом исследований Кречмера была связь между телесной конституцией и психической. Художественное творчество оценивалось им также с этих позиций. То есть предметом анализа была уже не собственно «патология», а психическая конституция. Приехал Фрейд верхом на Эдипе На рубеже XIX – XX веков в патографию пришли психоаналитики. Зигмунд Фрейд обратил свое внимание на соответствие между невротическими расстройствами и структурой художественного произведения. Акцент с биографии был перенесен на творческую продукцию, а с диагноза – на структуру психики. Гениальный создатель психоанализа обратил внимание на сходство структуры семейных отношений и сюжетов ряда литературных творений. То, что впоследствии было названо Эдиповым комплексом, обнаружилось не только в пьесе Софокла «Царь Эдип», но и в «Гамлете» Шекспира, «Братьях Карамазовых» Достоевского и во многих других текстах. Поток литературы психоаналитического направления становился все шире, вскоре появились и первые итоговые произведения, среди которых следует назвать «Мотив инцеста в сказаниях и поэзии» и «Миф о рождении героя» Отто Ранка, ближайшего ученика и сподвижника Фрейда. Что же касается самого Дедушки (обиходное прозвище Фрейда в психоаналитических кругах: Grossvaeterchen), скажем, что он не утерял интереса к патографическим исследованиям до конца своих дней. В 1928 году в Германии вышла в свет книга Вильгельма Ланге-Айхбаума «Гений, безумие и слава». Без преувеличения можно сказать, что это главный обобщающий труд по этому предмету (до сих пор, кстати, не переведенный на русский язык). Это своего рода энциклопедия патографии. В книге дается аналитический обзор всех возможных подходов к предмету, а в списке персоналий присутствуют все мало-мальски известные персонажи истории культуры (в первом издании их пятьсот, в последующих изданиях – несколько тысяч). По каждой из персоналий приводятся все диагнозы, которые когда-либо выставлялись этому человеку. Нередко эти диагнозы носят взаимоисключающий характер. Что тут сделаешь, психиатрия – наука, которая очень сильно зависит от субъективного фактора. Как шутят между собой психиатры: «Существует столько же психиатрий, сколько психиатров». Проблема «гений и безумие» весьма неоднозначна. Порой к ней относятся как к неразрывной паре: «не бывает гениальности без безумия». Конечно, это не так. С одной стороны, мы видим много выдающихся людей без малейших патологических признаков, с другой – есть множество душевнобольных, лишенных какой бы то ни было творческой одаренности. При этом современные патопсихологические исследования показывают, что душевнобольные обладают большим уровнем креативности в решении разного рода задач, их мышление намного менее стереотипное по сравнению со здоровыми. При этом мы видим, что «патографическое поведение» обеспечивает интересы, как психиатра, так и психолога. Оно позволяет им быть востребованными далеко за пределами профессиональной деятельности. Почему же безумию такие привилегии? Итак, мы видим два основных контекста, в которых безумию оказывается большой почет. Сперва душевную болезнь «возвысила» религия, после – искусство и прочие области «реализации гениальности». Что же такого находят в безумии, что оно представляется чем-то желанным, особенным, вызывающим не просто интерес – преклонение? В безумии мы видим аналог измененного состояния сознания (ИСС). Эти состояния издавна являются неотъемлемой частью самых разных религиозных практик. К сожалению, очень важный аспект этих практик ускользает от внимания авторов, пишущих на эти темы. ИСС имеют выраженный гедонистический характер. Чаще всего описывается их структура, способы их достижения, содержательная часть, степень глубины погружения в них. Почему-то тема наслаждения от транса обсуждается крайне редко. Те же ИСС роднят транс не только с экстазом религиозных практик, но и с вдохновением художника, точнее с образом этого вдохновения, представленным в культуре. Душевнобольной чаще всего находится в позиции маргинала. Маргинальность создает особый статус, а именно статус одиночки, человека, выпавшего из общей системы правил. Такая ситуация привлекательна по-своему. Маргинальность соответствует нарцистическому «необыкновенно-грандиозному Я». Маргинал наслаждается этой своей непохожестью на других. Вообще, человек с больной психикой стоит вне многих правил общественного регламента, выходит за его пределы. Так что, безумие привлекательно определенного рода внешней свободой, хотя за нее и приходится расплачиваться целым рядом социальных ограничений. В какой-то степени привлекательность душевной болезни связана с правом на праздность. Соответствующий диагноз может служить поводом для освобождения от трудовой повинности, и – что намного более актуально в современном российском обществе – от воинской. Таким образом, душевнобольной привлекателен по целому ряду признаков. Он близок к святому и художнику благодаря схожести своего состояния с религиозным и творческим экстазом. Он обладает очень высоким уровнем независимости. Он свободен от многих обязательств и условностей, и эта свобода так желанна для любого. Безумие меняет статус В конце концов, безумие стало заложником своей популярности. Если раньше душевная болезнь была явлением исключительным и ужасным, то целый ряд факторов сделал ее чем-то обыденным и почти повседневным. Во-первых, душевная болезнь стала широко имитироваться в различных художественных практиках ХХ века. Достаточно вспомнить о том, как совершенно здоровый Сальвадор Дали обозначил свой художественный стиль как «параноидальный». Благодаря психоанализу, повсеместно распространилась «мода на безумие», которое превратилось в ходовой товар на художественном рынке. Во-вторых, большой прогресс в терапии душевных болезней, в первую очередь в сфере психофармакологии, сделал больных не такими париями, какими они были раньше. Драматизм в сфере психиатрии существенно снизился. Болезни психики перестали восприниматься как непоправимая катастрофа. Большинство больных, так или иначе, встроены в систему социальных и производственных отношений, многие даже в состоянии сделать достойную карьеру. Происходит, скажем так, банализация безумия. Преодолеть страх В своем эссе «О собеседнике» Осип Мандельштам писал так: «Скажите, что в безумце производит на вас наиболее грозное впечатление безумия? Расширенные зрачки – потому что они невидящие, ни на что, в частности не устремленные, пустые. Безумные речи – потому что, обращаясь к вам, безумный не считается с вами, с вашим существованием, как бы не желает его признавать, абсолютно не интересуется вами. Мы боимся в сумасшедшем главным образом того жуткого абсолютного безразличия, которое он выказывает нам. Нет ничего более страшного для нас, чем другой человек, которому нет до нас никакого дела». Интерес к безумию, «любовь» к нему, привилегизация – есть оборотная сторона страха перед ним. Если, с одной стороны, этот страх выражается в стремлении изолировать душевнобольного, то с другой, он проявляется в разных формах внимания к нему. На отношение к безумию распространяется известная закономерность: когда мы не можем изменить что-то нас пугающее, мы делаем это привлекательным для себя. | |
| Просмотров: 1835 | Теги: | Рейтинг: 0.0/0 |
